— Погребения. Видите ли, ходили слухи, что треклятые пакистанцы не возвращают нашей стороне тела, но сами умышленно хоронят их по мусульманскому обычаю, даже индусов. Набожного и благочестивого Карнаила пугала мысль о том, чтобы пасть в бою и оказаться зарытым в землю на глубину шести футов вместо того, чтобы сгореть на костре. «Обещайте, сэр, — говорил он мне за неделю до начала войны, — что в случае моей смерти позаботитесь о кремации. Ведь иначе душа не найдет покоя и будет скитаться в безднах преисподней целых тридцать шесть тысяч лет!» Конечно, я пытался успокоить его: дескать, рано тебе думать о подобных вещах, но парень стоял на своем, как скала. И так приставал, что я не выдержал и согласился. «Хорошо, — говорю, — будь по-твоему. Если погибнешь, я сделаю все, чтобы твое тело сожгли по всем правилам».

Итак, в ночь на третье декабря мы находились в убежище — Карнаил, Сукхвиндер, Раджешвар и я, когда вдруг начался обстрел…

— В убежище? — перебивает Путул. — А там стоял телевизор?

Солдат смеется:

— Сынок, там было вовсе не так роскошно, как здесь. Ни телевизора, ни ковра. Маленький тесный бункер, в котором едва помещались мы четверо. Зато нас одолевали москиты, а иногда наведывались и змеи. Ну да ладно… — Голос Бальванта становится снова серьезным. — Не знаю, хорошо ли вы знакомы с той местностью. Чамб лежит на равнине, которая, однако, известна своими серыми камнями, да еще саркандой — слоновьей травой, настолько густой и высокой, что в зарослях можно танк укрыть. И вот под покровом ночного мрака из этой травы внезапно явился враг. Не успели мы понять, что случилось, как слева и справа загрохотали минометы. А я, представьте, по-прежнему не видел ни зги. В убежище угодила граната, но мы ухитрились выбраться до взрыва. Разумеется, на каждом шагу нас ждал неистовый шквал пулеметного огня. Тихо, друг за другом, мы продвигались в полной темноте, стараясь вычислить источник яростной стрельбы. Шли долго и почти уже достигли вражеского бункера, откуда велась пальба, когда за моей спиной разорвалась мина. Опомнившись, я увидел: Раджешвар и Сукхвиндер уже мертвы, а Карнаил истекает кровью, раненный шрапнелью в живот. Мне одному повезло отделаться лишь неглубокими царапинами. Конечно, я доложил командиру о понесенных потерях. И сообщил, что нахожусь возле вражеской пулеметной позиции, которая так и поливает гибельным огнем и может нанести огромный урон всему батальону. Офицер обещал послать на помощь второе подразделение. «Главное — как-нибудь нейтрализуйте позицию», — сказал он.

«Прикрой меня, — попросил я уцелевшего товарища. — Придется остановить противника любой ценой».

Но храбрый Карнаил встал у меня на дороге.

«Это самоубийство, сэр!» — запротестовал он.

«Знаю, — возразил я. — И все же кому-то нужно пойти».

«Тогда позвольте мне, сэр», — вызвался боец.

Никогда не забуду его проникновенных слов.

«Бальвант Сингх, — промолвил бесстрашный товарищ, — у вас есть жена. Небеса благословили вас первенцем. А я один как перст. Позади никого. Впереди никого. Возможно, я и так уже умираю от раны. Так разрешите в последний час послужить любимой отчизне. Только помните о своем обещании, сэр».

Не дав опомниться, он выхватил у меня винтовку и устремился вперед. С криком «Победу Матери-Индии!» герой ворвался во вражеский бункер, насмерть заколол штыком троих пакистанцев и прекратил огонь. Но тут пулеметная очередь прошила грудь Карнаила, и на моих глазах он рухнул на землю, сжимая в руках винтовку.

В убежище повисает почтительная тишина. Все мы пытаемся вообразить жестокую сцену той далекой битвы. Кажется, стены еще дрожат от пулеметных очередей и грохота минометов. А Бальвант, откашлявшись, продолжает:

— Наверное, два часа я был не в силах двинуться с места. Командир велел возвращаться, но обещание, данное Карнаилу, все еще звенело в моих ушах. Теперь его тело находилось на вражеской территории. Много ли вокруг пакистанских солдат? Этого я не знал. Зато понимал, что остался совсем один, без товарищей.

Около трех часов ночи пальба совершенно утихла, и наступило мертвое безмолвие. Где-то рядом порыв ночного ветра зашелестел в кронах деревьев. Шаг за шагом я продвигался к проклятому блиндажу, до которого было не больше двухсот футов. И вдруг впереди раздались приглушенные шаги. Сердце громко забилось; я заставил себя прислушаться и поднял винтовку, от всей души надеясь, что стрелять не придется. Ведь яркая вспышка сразу выдаст противнику мое расположение. Стараясь даже не дышать, я внезапно почувствовал, как по спине крадется что-то скользкое, тонкое. Неужели змея? Ужасно хотелось ее стряхнуть, однако страх нечаянно спугнуть врага заставил меня прикрыть глаза и молиться, чтобы тварь не укусила. Прошла целая вечность, прежде чем гадина скользнула вниз по ноге и я мог с облегчением вздохнуть. По спине бежали ручьи соленого пота, плечи ломило. Винтовка оттягивала руки, будто отлитая из свинца. Шаги возобновились и начали приближаться. Силясь разглядеть очертания противника, я всматривался в темноту, но ничего не видел. Смерть бродила поблизости, выискивая жертву. Или я убью первым, или убьют меня. Хрустнула ветка, и ухо почти уловило чье-то слабое дыхание. Что делать? Может, все-таки выстрелить? Или враг по неосторожности выдаст себя? Неожиданно во мраке чиркнула спичка, и в десяти футах передо мной появился мужской затылок. Я тут же вскочил из травы и бросился на пакистанца с обнаженным штыком. Солдат хотел помочиться, но, услышав шаги, обернулся, выронил оружие и умоляюще сложил руки: «Пожалуйста, прошу вас, не убивайте!»

Я спросил: «Сколько вас осталось в этом районе?» «Не знаю. Я отбился от своих и вот пытаюсь вернуться. Пожалуйста, умоляю, пощадите меня», — чуть не плакал мужчина. «С какой стати ты претендуешь на жалость? В конце концов, мы враги». «Да, но я, как и вы, человек, — продолжал он. — Наша кровь, она ведь одного цвета. В Мирпуре меня ждет жена. Всего десять дней назад у нее родилась дочь. Пожалуйста, не дайте мне умереть, не увидев ее личика!»

Как было не смягчиться, услышав такое?

«Знаешь, я тоже женат и тоже не успел подержать на руках первенца, — сказал я противнику. Потом прибавил: — А как бы ты поступил на моем месте?»

Мужчина долго молчал, наконец, запинаясь, выдавил: «Убил бы». «Вот видишь. Мы оба солдаты. Нужно уважать свою профессию. Обещаю одно: мы похороним тебя как полагается». С этими словами я не моргнув и глазом пронзил штыком его сердце.

— Уф!.. Бр-р-р!.. — Миссис Дамле с отвращением передергивается.

Мистеру Ширке тоже не по себе. Он запоздало пытается закрыть ладонями уши Путула, упрекая рассказчика:

— Сдались вам эти подробности! Убийства, кровь… Боюсь, как бы сына не стали мучить кошмары.

— Ха! — фыркает Бальвант. — Война не для слабаков. Юношам пора понять, что дело это очень серьезное. На войне умирают.

— А что было потом? — говорит мистер Уагле.

— Да ничего особенного. Беспрепятственно добравшись до бункера, я отыскал среди вражеских трупов тело товарища, поднял его на плечи и зашагал обратно к своим. Наутро бойца кремировали. — В глазах отставного лэнса блестят скупые слезы. — Узнав о беспримерном героизме павшего солдата, наш командир подал рапорт о том, чтобы Карнаилу Сингху посмертно присвоили МВЧ.